Брат

1972-й. Автобус медленно поднимается в гору. В автобусе жарко, и меня укачивает. Мне 8 лет, и я еду с мамой в Токсово. В Токсово я родился. Там мы жили в доме рядом с трамплином перед спуском к Чайному озеру. Но то Токсово, себя совсем еще крошечного, почти не помню. Какие-то фрагменты-осколки. Здоровая овчарка, несущая меня на санках. Откуда она? Чья была? А еще лодка посреди озера. Собака плывет рядом. Потом с маминой и чьей-то еще помощью вкарабкивается в лодку, и нас окатывает душем – отряхнулась… А вот, забегавшись, я подлетаю к большому столу во дворе, за которым сидят веселые мужики, и прошу воды. Из протянутого стакана пью залпом… и глаза из орбит. Водка. Я хватаю ртом воздух, а они валяются со смеху. Одно воспоминание совсем фантастическое. Летнее утро. Я стою на пороге дома, а вокруг белым бело – мириады белых гусениц выпали с дождем и словно снегом накрыли траву, кусты, деревья. Все вокруг белое. И эта фантастическая картина стоит перед глазами всю жизнь.
Других воспоминаний нет. Мы переехали в коммуналку в заводском поселке городского типа, и Токсово сразу стало иным миром. Теперь мы ездим туда в гости. К Любочке и ее сыну Мишке, моему брату, который чуть старше меня. Эта разница в несколько лет, вкупе с тем, что я, по местным детским понятиям, почти городской, да, в добавок ко всему, маменькин сынок, определяют мою участь. Я изгой.
Автобус, издав последний натужный звук, взбирается на гору и выкатывается в Центр, от которого идут три пути: к Кавголовскому озеру, к трамплину и на базу СКА. Нам на базу. Мы долго идем по дороге-дуге, оставляя по левую руку легендарную Семейную гору, спускающуюся к Бабьей луже, что у подножия трамплина, и, не доходя до последнего поворота, срезаем расстояние по известной лишь местным лесной тропке, отвесно срывающейся прямо к базе СКА. Мы в раю. Любочка и Мишка живут в доме, стоящем на пригорке у стадиона базы. А сам стадион упирается в берег Хеппо-Ярви, которое все ласково кличут Хепо.
Вот здесь, на берегу Хепо, и живут мои самые крепкие детские воспоминания.

***
Мишка – предводитель всей местной детворы. Ко мне он относится, как и положено деревенскому относиться к горожанину, – с нескрываемым презрением. И желание наших матушек видеть нас неразлучными друзьями не имеет для него никакого значения. Я – общественная нагрузка. Он всеми правдами и неправдами убегает от меня и тем самым распаляет мое обожание до эпических размеров. Но все тщетно. Я чужак. И мне остается только со стороны наблюдать за его детством. А оно сказочно. Это царство сараев, где местные пацаны собирают велосипеды и мопеды, что-то строгают и выпиливают и вообще живут словно в ином измерении… Это огромная спортивная база, где Мишка и его друзья знают каждый уголок, а их игры поражают мое воображение. И это гигантское, окруженное лесными холмами озеро. Надо ли говорить, какая это свобода. Мишкина. Не моя. Местная детвора в этой свободе купается. А я? А я обуза. И от меня постоянно виртуозно избавляются. Часто я просиживаю в доме часами один. Единственное мое занятие – рисование. И рисую я одно и то же – море и парусники.
Я наблюдаю за Мишкиной жизнью, сгорая от зависти и обиды. Не будучи допущен в этот упоительный мир детских тайн (где можно приходить домой заполночь, рассекать по озеру на лодках, жечь костры и играть во все мыслимые и немыслимые игры), оставаясь лишь сторонним наблюдателем всего этого бесшабашного пиршества, я на долгие годы превращу все это в миф. Я буду рассказывать о нем поселковым мальчишкам во дворе, одноклассникам в школе и сокурсникам в университете. Все будут знать о моем невероятном свободном и нереально счастливом детстве в Токсово на базе СКА у старшего брата.
***
Впрочем, случались и редкие мгновенья приобщения. Они остались в памяти недоразумениями. Вот мы несемся с Мишкой на мопеде. Я сзади на багажнике. В какой-то момент, засмотревшись на стремительно улетающий под колесами асфальт, я буквально тону в панике и… спрыгиваю. Как я не убился?.. Больше к мопеду меня не подпускали. В другой раз я прибегаю на Хепо, где Мишка с ребятами играют в хоккей. Все на коньках. У меня, понятное дело, коньков нет. Но клюшку дают, и я, как тюфяк, пытаюсь что-то изобразить. Меня поражает, как мальчишки, защищая ворота, бесстрашно ложатся под бросок, принимая шайбу на грудь. Решив быть не хуже, принимаю шайбу на грудь и я… Как долго я был без сознания – не помню. Помню только страшную тупую боль. Меня обзовут мудаком и покажут мощную, в два пальца толщиной, пластину из войлока, которая у каждого была на груди под фуфайкой. И это помимо полного набора щитков по всему телу. Ребята рубились серьезно.

***
А дальше разница в возрасте станет критической. В Мишкину жизнь пришла любовь, и наши встречи как-то мгновенно прекратились. Я был еще щенком. Мы пропали друг от друга на несколько лет и стали видеться, лишь когда я поступил в университет. Меня, пригородного, Ленинград сбил с ног и я, хоть и вскользь, но закрутился в мутных мажорских темах. Появились какие-то импортные шмотки. В нищем совке начала 80-х это было пропуском куда угодно, и на какое-то недолгое время Мишка обратил на меня внимание…
Но однажды случилось то, что должно было наши отношения прекратить. Навсегда. Умерла Любочка, Мишкина мама. И как-то мгновенно словно пелена сошла… Наши матери дружили самозабвенно с незапамятных послевоенных времен и стали словно родными. И мы, их дети, долгие годы были обречены быть вместе. Мишка был обречен меня терпеть. Я – молиться на своего «старшего брата»…
Которого у меня не было. Никогда.