To Top
Эскалатор нес его вниз. Вдали на поднимающемся сосались и откровенно обжимались малолетки. Он давно заметил, что пожилые люди уже не обращают на это внимания. Да вообще ни на что не обращают. А он? А он глядел в упор на медленно приближающуюся по параллельной ленте парочку и страшно про себя матерился.
***
Первый раз его резануло в молодости, в конце 70-х, когда читая (он уже и не помнил что и кого) о войне, наткнулся на место, где красноармеец впал в ступор, достав из кармана убитого фрица семейную фотографию – все обнаженные. Муж, жена, двое детей. И с тех пор что-то замкнуло… Хотя нет. Гораздо раньше замкнуло. В шесть лет. Тогда в детском санатории его наказали – выставили голышом на всеобщее обозрение за то, что смухлевал – вместо того, чтоб самому нарисовать жирафа, он подложил картинку под бумагу и аккуратно обвел просвечивающий контур. Когда это было? Ну да, в 70-м. Значит – резонанс. Памяти. И все связалось. Никаких чужих глаз.
***
В 87-м, когда закончил универ, узким кругом, уже с женами, пошли отмечать в ночной клуб в «Прибалтийскую». По какому-то космическому блату. Так и там он устроил скандал со стриптизершами, призывая их к стыду. И с чего вдруг, когда все студенческие годы прошли с мажорами и проститутками с Васьки? Ан нет же. Моралист хренов. Такой скандал закатил.
Позже, в начале 90-х, в бандитских банях с блядями он довольно просто решал вопрос. Два стакана залпом, и телки к нему уже и не подходили, шарахаясь от бешеного взгляда. Не то чтобы его не тянуло. Тянуло так, что… Но толпой? Как тюлени на лежбище? Да ну нах. И так всю жизнь сидело и сидит в башке – только двое. А что там двое? Как? Да какое кому дело, если никого рядом на пушечный выстрел быть не должно. И не было. Никогда. У него. Но вокруг.
***
Не. Ханжой он не был. А в конце нулевых его все чаще начинало трясти. Весь этот пошлый навал с сексуальным подтекстом. По всем каналам. В лоб в каждом шоу, в каждом сериале.. Но раньше-то, много раньше, когда в 80-е у мажоров появились первые видики, и порно вперемешку с боевиками полилось рекой, это его почему-то не раздражало. Почему? Потому что не нарушало правил. Что естественно, то не безобразно. Еще в универе историк на семинарах живописал такие межполовые прорывы в рождающейся стране Советов, что шведам с их сексуальной революцией 60-х – отдыхать и учиться. Нет. Ханжой он точно не был. Точно. И блудная эпоха того пиратского видеопроката 80-х и начала 90-х картины не ломала. Это было. Но было скрыто. Словно за занавеской. Вот почему не раздражало. Привычно. Доступно. Но – спрятано. А позже что-то подозрительное постепенно стало закрадываться в сознание. Сетевой блуд был лишь верхушкой. И если Милош Форман с «Народом против Ларри Флинта» сходил за манифест против политического цинизма, то с каждой новой артхаусной лентой, особенно скандинавской, молоточек в его голове начинал стучать громче. А к триеровскому «Антихристу» заколотил вовсю. Что-то стало доходить. А тут еще эта разлившаяся океаном голубизна. В юности, боясь прослыть крестьянином, он отмахивался типичным интеллигентским: балетные, музыканты, художники – другой мир. Творческие люди. Что с них возьмешь. Но это становилось все навязчивей и навязчивей. Это начинало походить на артподготовку. К чему?
***
Спускающийся по ступеням эскалатора мужик с сумкой толкнул его в плечо. Он чуть не упал. И тут кольнуло. Вспомнились эти номера с хроникой семейной обнаженки в Esquire. Почему-то именно эти голые семейные фотки взбесили его тогда больше, чем тонны спермы от Буковски. Вот оно! Да, да! То самое. Из детства. И эти фотки из кармана убитого фрица. И… И картина молниеносно сложилась. В памяти всплыли залистанные в рекламном агентстве до дыр «Мыло, секс и сигареты» Сивулки. И еще супер-мантра всего американского медиа: дети, голые бабы, кошечки-собачки – и ваша реклама завоюет миллионы.
Он даже передернулся. 20 лет отпахать в этой помойке и только сейчас допереть! Твою мать! Они же из нас кроликов трахающихся делают! Это же скотобойня!
Он до того разволновался, что чуть не закурил прямо на ленте эскалатора. Сосущаяся парочка почти поравнялась с ним. Его взгляд вдруг пересекся с блуждающим взглядом девчонки, висящей на шее у худого хипстера, закрывшего от блаженства глаза, и он, не понимая, что его распирает, но и не в силах сдержаться, вдруг резко хрипло выкрикнул ей в лицо:
– Дома ебитесь, уроды!
