The End

Не. Умирать надо с похмелья. Настоящего. Когда токсикоз недельный. И 200 залпом дает не облегчение, а разве что гарантию обморока-сна на пару-тройку часов. Чтоб очнувшись от забытья-бреда в поту и ужасе, плестись, шатаясь, на кухню и снова 200, и, через сигарету, снова 200, и снова… И не дай бог выпить нечего. Тогда винты и с катушек…
Или от страшного беспросветного безденежья. Такого, что и из дома-то не выйдешь — должен даже уличным фонарям. И на телефон смотреть больно: каждый номер — унижение и отказ. А ты профессионал, каких поискать. Ты гордый. Но на хер никому не нужен, потому что время молодых. Вообще других время.
И конечно, от болей диких. Когда день за днем, месяц за месяцем током в мозг. И уже весь мир — один пульсирующий воспаленный нерв. Вот тогда. Так, чтоб разом. И нет ее, боли. Вместе с больной жизнью этой, которая и не жизнь, а ад.
От любви? Тут без вопросов. Только трагической. Когда словно свет вырубили. А в голове сбой всех программ, кроме одной — все к черту и бежать к ней. А бежать некуда. Некуда бежать-то. Разбито всё. Без шансов. И ты врубаешь в ванне душ и воешь. И наваливается ужас. Космический ужас. Вот тогда. На вздохе глубоком. Раз — резко в сердце. Всё.
А еще…
— Чай-то твой давно остыл. Вот скажи: зачем было просить свежий заваривать и смываться с кухни на полчаса? Что там у тебя — горит?
— Да сам не пойму. Прилетело вдруг…
— Вижу, что не пришло… Покажешь?
— Да рано еще. Хотя…. Хотя концовка понятна: жили они долго и счастливо и умерли в один день.
— Ну если так, я подожду.