Длится

Это случилось в середине 80-х. Она утром пришла вся в слезах и с распухшим от огромного фингала лицом. Попросила съездить с ней в транспортное отделение милиции… на опознание…

За полночь уже возвращалась из Ленинграда с учебы. Ждала последнюю электричку на конечной станции метро Девяткино. Зачем-то понесло ее по подземному переходу, где и нарвалась на гоп-стоп. Потом зареванная брела по платформе. А тут двое милиционеров в штатском, с тренировки возвращались. Сообразили быстро. Урода этого нашли вмиг… И его подельника.
И вот мы в отделении. Капитан подходит ко мне и показывает совершенно нереальный мясницкий тесак. И сейчас перед глазами — ржавый.
— За сапогом у него был. Если б, сам понимаешь… Повезло девчонке.
Он подвел меня к обезьяннику, где сидел… сидела натуральная горилла…
— Я сейчас открою. Делай с ним что хочешь.
А меня пот холодный прошиб.
— Да не-е-е. Не стоит. Не-е-е.
А потом был суд. И тут ко мне подваливает… староста параллельной универовской группы. Отводит в сторону.
— Понимаешь, старик. Этот, что подельник, — он не при делах. Его на слабо этот урод затащил. Он на стреме стоял. Поговори со своей… Не валите. Скажите, что и не видела она его… Кореш он мой со школы…

Целая жизнь прошла. Внуки уже. А я все кручу в голове. И ощущение, что я сдал партизанский отряд, что из-за меня каратели деревню сожги, что все погибли, а я остался — не отпускает и не отпускает.
Как-то наткнулся на это: «Пока длится раскаяние, длится вина». Потом уже раскопал. Борхес.