«Сибирские огни» 2013, №1
«Аврора» 2014, №1 

***
Входная дверь огромной трехкомнатной квартиры не заперта. Вонь стоит оглушительная. Весь коридор в засохших собачьих кучах. Испарившиеся лужи мочи матово блестят на линолеуме. Бедный долговязый пес, с впавшими от голода боками, проходит мимо нас безучастно. То, что называлось Валей — серая от грязи груда белья в глубине которой его усохшее до младенческих размеров тельце, запутавшееся в трубках катетеров. Запах мочи разъедает глаза. Грязь запредельная. Лицо моей матери черное от ненависти к происходящему. Да и я на грани помутнения. Валина жена давно свинтила с каким-то ёбарем. Двое сыновей положили с прибором. Маленькую дочь эта сучка увезла. Валя брошен подыхать.
Я держу его на руках, невесомого, пока мать отмывает обтянутый сморщенной кожей скелетик от засохшего дерьма и мочи.
Валя беззвучно плачет. Оказывается, чувство стыда бьет и по умирающему.
Еще совсем недавно он сиял.
— Саш, это несложно — раковые клетки гибнут при высокой температуре. Я догнал до 42° и держался полдня. Всё. Они сгорели.
Химик. От бога. Он запускал по всему Союзу заводы по производству перекиси водорода. Сам проектировал. Звезда ГИПХа. Он и со своей страшной болезнью боролся как ученый. Хотел переиграть. Куда там. Я потом прочитаю, что раковые клетки гибнут при 43,5°. Да и он знал. Не мог не знать. Он хотел обмануть смерть. А она отрывала от него здоровенными кусками. Сначала одно легкое, потом две трети второго. Потом ударила по ногам, по желудку, почкам, печени. По всему. Мстила за годы разухабистого, но веселого и добродушного пьянства. Мстила за жизнелюбие пронзительного тонкого книжника, не желавшего заботиться о бренном теле. Вот по телу и шарахнула. Оставив ясный ум. До последних минут.

***
— Иди-ка ты на экономический.
Валя смотрит на меня своими лукавыми добрыми глазами.
— Господи. А туда-то с какого?
— Дурак ты, Сашка. Сейчас не поймешь. Да и не надо тебе сейчас понимать. Университет даст тебе такую базу, с которой ты потом сможешь черти что. Все что захочешь. Институт — для прикладников. Ты же ни черта не знаешь, кем ты хочешь быть. Ведь так?
Возразить нечего. Я только что последовательно забрал документы из Инженерно-строительного и Текстильного. Неявным мечтам стать архитектором или модельером не суждено…
— Да, Валентин Сергеич. Да. Наверное, правы вы.
(Я совершенно не уверен в его правоте. Но я устал. И готов на его выбор. Не свой. Его).

***
На поминки мы с мамой идти отказываемся. Зная, что все его коллеги по работе будут наблюдать за маминой реакцией, реакцией самого близкого ему человека, эта сучка, Валина жена, буквально на коленях умоляла ее ничего никому не рассказывать. Мама так и простояла, не проронив и слова. Никому. И только сжимала до боли мою руку. Я же готов был заорать на все это благостное блядство, на все эти: «смерть вырвала из наших рядов…» и «на кого ты нас оставил…». Но молчал. Дал ей слово молчать.
— Саша. Они бросили его все. Все. Давно. Кому ты и что скажешь? Ему уже все равно.
Мы сидели на нашей кухне и поминали человека, светлей которого еще поискать. Прощались с Валей, которому жизнь отпустила всего полтинник.

***
Руки у Юры мягкие, но сильные. Уткнувшись мордой в топчан, чувствую уверенное напряжение его пальцев, танцующих на моих позвонках.
— У тебя в черепухе война, парень. А все, что в голове, бьет в поясницу. Тебе сколько?
— Сорок восемь.
— Не возраст. С кем воюешь?
Сказать? Ему? Зачем ему это? Впрочем… Вадим, давший Юрин телефон, предупредил: «Очень непростой, как раз для тебя…».
— С богом воюю.
— Ого! А не боишься?
— Кого, его? Я его вычислил, но… не чувствую. Не знаю, с кем воюю. Наверное, с собой.
— Да ты, батенька, философ.
— Ну, философ едва ли. Филосóф. Так, листал пару брошюр.
— И много налистал?
В голосе заинтересованность. На первом сеансе вообще промолчали оба. Второй языки развязал.
— Да вроде… Студентам на спор за пятнадцать минут доказывал, что бог есть. А толку-то? Пустота была и осталась.
— Ну, пятнадцать минут — много. Я в пять укладываюсь.
Его ладонь тепло ложится мне на голову, и я чувствую, как начинает стремительно подниматься температура. Он резко убирает руку.
— Могу. Если так неймется, через пять минут встретишь его. Только жить после этого не захочешь.
Я лежу ни жив ни мертв, а его пальцы уже ввинчиваются в позвонки.
— Оставь. Просто смирись с тем, что есть. То, что ты знаешь — еще не знание. Пустое. Формальная логика. Так любой вшивый интеллигент может, если не идиот. Только это ничего не дает. Вот и тебе не дало. Да ты и сам в этом признался. Пустота. Но зацепило тебя, видать, крепко. Поясничный отдел ни к черту. Про голову вообще молчу. Если сам не начнешь, замучаешься ко мне бегать.
— Так поверить-то не могу. Беда. Как это у Кьеркегора… — «христиан миллионы, верующих единицы», и еще это вот — «только через смертельный ужас и придете».
— Ну, смертельный ужас я тебе и сам могу. Ты же понял. Да и не нужно это. С ума сойти не сложно, если все через голову пропускать.
— А как не пропускать, если? Это же… паранойя.
— По тебе и видно. Когда зацепило-то?
— Да с детства. Сколько себя помню. Вечно куда-то уплывал. Даже друзья пугались. Всё спрашивали: «Ты куда все время смотришь?»
— И ты, значит, решил через книги.
— А как еще? В нас же атеизм вбит сэсэсэром намертво. Я и решил через философию. Ну и наебнулся.
— Не ты один. Поверь мне: кто не наебнулся, тот врет. Себе. Людям. Миру. Через книги не прийти.
— А как прийти?
— Никак. Только согласиться.
— С чем согласиться?
— Давай-ка на спину. И руки вдоль туловища. Вот так. Молодец.
Сильные пальцы погружаются в живот. И совершенно не больно. Тепло.
— Это как огромный замысел. Сложнейший. И принцип маятника. Я не могу проще. И так уже дальше некуда. Сложно — бесполезно. Не поверишь. Просто прими как данность — это всё есть, и это всё огромно, и постоянно ищет равновесия. А мы как атомы. Есть три вещи: то, что все это есть — грандиозное, невероятное; то, что все это неслучайно; и то, что ты должен принять одну из двух сторон. Плюс или минус, белое или черное. И всё. Дальше все устроится само. Просто верь. И не пытайся искать больший смысл.
— Как «не пытайся»? А случайность? Несправедливость?
— И ты туда же. Проходили. Я же тебе сказал про маятник. Там всё уравновесят. За тебя. Ты просто прими. А наказание и через пять колен придет, и через десять. Когда там решат. Плюс и минус. Маятник.
— Слишком просто.
— А тебе, вам всем, и нельзя иначе. Вы же через голову лезете. Городите огороды до неба. И всё мимо кассы. А истина-то проста до примитивности. Это ложь сложная, потому что ей надо удивить. А правда ясна, прозрачна до идиотизма. Но вы же просто не хотите. Не ищете легких путей.
— А я?
— О, дерьмо-то полезло. Нет такого слова, «я». И буква — последняя. «Я» — хочешь? До конца?
— Нет. Уже не хочу. Раньше — да. А сейчас… не хочу.
— Да вижу, вижу. Отпусти себя. Не воюй. Ты же все против себя и запустил. Представь теперь, что в ответ только усиливается. Маятник. И чем сложней твои вычисления, тем сложней задача. Вспомни вон гностиков, ты ж читал. Такие узоры — хоть на стену вместо картин.
— Это точно.
— Ну и ладушки. Сам все понимаешь. А что не понимаешь — выбрось. И больше не ищи. Нечего искать. Оно уже есть. В тебе. Просто прими. И будь на своем месте. У каждого свое место и предназначение. И не ты это место выбираешь.
— О как. Как это не я?
— Опять ты со своим «я». «Я» мешает место найти. Слишком много о себе мнит. Место уже приготовлено. Каждому. Это сердце подскажет. Всё. Одевайся. Третий раз не нужен. Я тебе капиталочку засандалил. Побежишь как новенький.
— Юра. Я вам книжку хотел подарить свою.
— Я не читаю. Совсем. Очень давно. Не надо. Все, что хотел, ты и так мне сказал. А что не сказал — я знаю и вижу. Приходи через год. Ну, если что вдруг — тогда сразу звони. Пока.

***
Терпения не хватало никогда. Или сразу, или никак. Зато хватало упрямства. Выкройка? Ага, сейчас. Мы и на глаз. За ночь.
Ну и ничего, что ногу не поднять и молния расползается. Зато сам. Клёш! И на школьные танцы успел.
Девчонки уже заметили и с любопытством рассматривают обтягивающее спортивные ноги чудо из зеленой брезентухи. Я свечусь от гордости.
—…неужели сам? У тебя и машинка есть?
— «Зингер»! Даже с моторчиком.
— Сашка, тебе надо модельером.

***
В приемной комиссии не поднимая головы на подающих документы механический голос бубнит:
— Девушка! У нас конкурс медалистов. А у вас три четверки. Следующая…
Не убираю документы.
— Вы что? Сказано же было — только красные дипло…. Ой. Мо-ло-дой человек?! Вам… Давайте! Давайте же!
— Но у меня же две четверки. По-русскому и…
— Да вы что? Это девушкам. Маша! Смотри — второй… Глянь, какой красавчик. А твой еще не ушел?
Нас двое, и мы даже не познакомились. Мы стоим у дверей Текстильного института. Наши документы только что приняли на самый блатной факультет — дизайна.
Мы стоим и курим.
— Слушай, это полный пиздец. Там же одни бабы.
— Даааа. Вот попали. Не, это засада. Да и мужики засмеют. Бабский факультет.
— Эт точно. Надо валить.
…………………………………….
— Мальчишки, вы чего?! С ума сошли?! Как, забираете документы?! Машаааа! Они забирают документы, оба! Машааааааа! Мальчики!!!…

***
— Геннадий Петрович…
— Саша? Заходи. Ты же в аспирантуре. Какими судьбами? Твои сейчас на кафедре. А у вас теперь экономикс — прям по-западному. К нам-то с чего? Я своих через час собираю. Паша тебя всё спрашивал. На докторскую идет.
— Геннадий Петрович, а я ведь к вам. На кафедру. Возьмете?
— Это как?
— Да я перевелся. На философский. К Солонину. На кафедру эстетики.
— А тема?
— Смысл любви в русской философии. Прозерский к себе взял.
— Вадик Прозерский?! Ну ты монстр. А тема-то! Ого-го!. Да конечно возьму. Не вопрос. Тебе сколько осталось? Успеешь?
— Два года. Успею.
— Ну тебя качнуло! Слушай, а! Смысл любви! Ебическая сила! Давай-ка по граммуле, дорогой! А? Не против, надеюсь?
Ну — за смысл любви, Сашка?!
— Да просто за любовь.

***
—…ну как тебе объяснить? Вот есть плюс и есть минус. Белое и черное есть. Добро и зло.
Дядя Валя (Валентин Сергеевич) смотрит на меня, начинающего, но уже нахального вузовского препода. Смотрит своими смеющимися серыми глазами. Смотрит, как происходит ЭТО. А ЭТО действительно происходит. Проходные с виду истины взрываются в сознании двадцатичетырехлетнего самоуверенного щенка пронзительным откровением. Ему смешно наблюдать за тем, как вечно торопящаяся молодость споткнулась. Споткнулась и задумалась.

2012