To Top
Я не должен был у тебя родиться. Что может родиться у блокадной девочки, которую кормили клеем и опилками, прятали под кроватью, чтоб не съели, и которая от блокадной дистрофии до конца школы была ростом с табуретку? Но я родился. Родился от большой и всепоглощающей любви. Такой большой, что отец, этот сраный консерваторский контрабасист, ручкающийся с Ростроповичем, нас тут же и бросил в съемной промерзшей деревянной халупе в Токсово, куда после Блокады ты с мамой уехала из Ленинграда (дом разбомблен, домовые книги сгорели – так и стали городские областными). Бросил, променяв на каких-то богемных блядей, карты и водку – да и сгинул в тюрьмах.
Когда я у тебя родился, то должен был сразу и помереть, потому что выдержать двенадцать воспалений легких подряд невозможно. Как невозможно представить, как ты меня двенадцать раз вытаскивала с того света, работая за гроши на режимном ядерном заводе ради комнаты в коммуналке заводского поселка.
Когда ты, наконец, привезла меня в эту выстраданную коммуналку, и в моей уже шестилетней жизни появился почти настоящий отец, всемудрый и, безусловно, самый справедливый на свете Бог Любви решил, что ты этой самой любви перебрала и разом сделал три компенсирующих хода: сначала на этом проклятом ядерном заводе взрывом на молекулы разнесло моего почти настоящего отца (то, что хоронили – соскребали со стен); следом остановилось сердце у твоей мамы; а на десерт… меня переехал армейский «Урал». Иногда я думаю, что в тот год всё и должно было закончиться. Твоё сердце должно было лопнуть. Ну и моё. Кудаж ему в реанимационном месиве без тебя? Но ты решила иначе. И случилась огромная жизнь, по которой я так и прокатился маменькиным сынком. Я так и прожил её день за днем, месяц за месяцем, год за годом с тобой. Прожил, не отходя от тебя ни на шаг; повесив тебе на шею и своих дочерей и своих внуков. Я отнял у тебя все надежды на личную жизнь. Я вымотал тебе все нервы своей поганой рефлексией. Я утопил тебя в себе. Задушил.
Сейчас ты умираешь. И мне страшно. Я не жил без тебя ни одного дня. Я без тебя не умею.
***
я почка
я кочка
я радиоточка
я отчимом дочкам
разбитая бочка
я отче не ваш
не спаси меня боже
я ложен
я как-то неправильно сложен
я пропитый
с кожею дряблой обвислой
я весь мочекаменный и углекислый
с моста
этот вечный развод над невою
и этой неве про вину свою вою
инфантом в разлив
я поранил свой пальчик
бежит к тебе мама
твой старенький мальчик
27.07.2021
входит в книгу
«Неформат»
(стихи, проза)
Franc-Tireur USA
2014
Содержание /кликабельно/
входит в книгу
«Хали-гали»
(стихи, проза)
Franc-Tireur USA
2015
Содержание /кликабельно/
Трупоед
Проспект энтузиастов
Перекати-поле
Delete
Паук
Конечная
sms
входит в книгу
«Ваш магнитофон»
(стихи, проза)
Franc-Tireur USA
2017
Содержание (кликабельно)
Последняя надежда
Время, вперёд!
Когда я умру
С кем мне?
Zugzwang
Дом на горе
Всё пройдёт
Hybrid war
Парад планет
Проза жизни
Юности полёт
.
входит в книгу
ФАБРИКА
2019
изд-во Franc-Tireur USA
Содержание /кликабельно/
________________________________
________________________________
НОВОЕ (не издавалось)
/кликабельно/
Ехал грека через реку
Туманность Андромеды
Гибель богов
Маменькин сынок
Самопал
Крестики-нолики
/Сергею Юрьенену с огромной благодарностью за труд души/
https://ru.wikipedia.org/wiki/Юрьенен,СергейСергеевич
Изначально собирался обозвать эпитафию своей книжной истории — «Гудбай, Америка». Но зачем повторять, давно ставшее нарицательным? А уж после второго «Брата» и подавно. А тут еще и многослойность почти биографическая. Одно дело, нескрываемое позднесоветское благоговение пред любым обладателем импортной шмотки с лейблом «Made in USA», и совсем другое – вековой исход за Большую лужу литкумиров, коих эшелоны. И когда через десять лет после публикации Фукуямой «Конца истории» в цветущем граде на холме друг Бродского, Игорь Ефимов, напишет «Закат Америки в XXI веке», а за пять лет до смерти развернет её в фундаментальное эссе «Закат Америки»
https://finbahn.com/игорь-ефимов-закат-америки/
— это зазвучит совсем по-другому, нежели обреченное бутусовское «Последнее письмо» («Гудбай, Америка») в 1985-ом году.
В октябре 2013-го в Канаде от тоски и безысходности лопнет сердце однокашки, вполне себе успешного в новой России бывшего спортсмена и тренера по горным лыжам, за каким-то хуем рванувшего на новую родину Саши Соколова, о существовании которого он никогда не слышал. Я напишу об этом рассказ «Канада, не пахнущая смолой»
http://alexandrbabushkin.ru/?p=1862
За год до этого в Нью-Йорке в издательстве Сергея Юрьенена, четверть века отпахавшего ведущим на «Радио Свобода», выйдет моя первая книжка. Я буду пускать пузыри из носа до 2019-го, пока Сергей не издаст в своём Franc Tireur практически всё, что я накропал с еще советских восьмидесятых. Это будет очень странная и практически мазохистская история, помятуя о том, что цена печати и доставки книг из США совершенно убийственна для России. Но желание быть изданным официально да еще под крылом ученика Юрия Казакова перевешивало всю заведомую обреченность этого предприятия. Имея лишь случайную возможность публиковаться на родине, хватался за любую импортную соломинку… Что-то опубликовал «Новый берег» в Копенгагене. И, слава те оспади, практически всё вышло в «Семи искусствах» Евгения Берковича в Ганновере.
Летом 2021-го смертельно заболеет и сляжет мама. Врачи умоют руки, отпустив ей считанные дни. В состоянии шока я посвящу ей прощальный рассказ, фактически эпитафию,
http://alexandrbabushkin.ru/?s=Маменькин+сынок
и в слезах и соплях попрошу Сергея издать последнюю книгу — её памяти. Он тотчас откликнется с обещанием — всенепременно… Мама будет умирать страшно. Год какого-то инфернального кошмара на фоне вспыхнувшей мировой войны. Зарубкой останется дневник, который я вел весь этот страшный год:
https://finbahn.com/хроника-хождение-по-мукам/
После маминого ухода летом 22-го я загремлю в сумасшедший дом. В каком-то рефлексивном бреду пролетят осень и зима. Весной после дикого алкогольного штопора я напишу Сергею последнее письмо, ответа на которое уже не будет, и лишь ноющей рефлексией на неимоверную случайность и парадоксальность моей американской истории и её неизбежный финал останутся написанные десять лет тому по совершенно иному поводу горькие строчки:
***
направо где возгласы браво
налево где крики ура
по парку проёбаной славы
бредут полунет полуда
рассеянно ясный кенжеев
не верящий в бога цветков
рассею уехав посеяв
засеяв шеренгами слов
пронзительно больно и пусто
и с ними никак и без них
и письменно режет и устно
мучительный лосевский стих
и льются хореи и ямбы
осенние слезы в тетрадь
и смерти строчат дифирамбы
и с ужасом лезут в кровать
за веру неверия в веру
взмывают дурные кресты
по серому пишется серой
чтоб к серости все низвести
и бьются и рвутся поэты
про это ему и про то
привет мы давно тут с приветом
ах дайте мне зонт и пальто
я в темень сознания юркну
и пропадом все пропади
пойду доживать полудурком
раз нет ничего впереди
