Улитка

Улитка, улитка! Покажи свои рога, дам кусок пирога

Глаза еще не открыл. Лежу. Интересно, сколько сейчас? Полдень, три, пять? Привычка ложиться с уходом домашних (жена на работу, младшая в институт) – спасение последних лет от сумасшествия безработицы. Так сколько? Рукой шарю в поисках будильника, а перед глазами… Мама. Я оборачиваюсь из-за стола: мама в проеме дверном, руки вместе и кулачками в подбородок – жмурится от радости. Это значит, полы намыты и сейчас будет чай с чем-то вкусным. Это конец 60-х и наша коммуналка.
Рука наткнулась на будильник. Можно открывать глаза. Пять. Кому-то вечер. Для меня – подъем и начало дня. И пока дома никого, можно курить на кухне. Осторожно с кровати. Одно резкое движение, и позвонок вылетит. Всё плавно. Плас-ти-ли-но-во всё. И шаркаем на кухню. Кофе можно и сварить. Но того вкуса, что в кофейне не добиться. Там пар, давление о-го-го. Без давления – пойло горькое. Из-за этого (когда мог) и не купил кофеварку. Честный консультант в центре попался. Всё на пальцах объяснил гуманитару – только в больших машинах нужное давление пара. Ну куда такой агрегат в пятиметровую кухню? Да и стóит… Поэтому растворимый. Первый глоток. Первая затяжка. Есть. Есть счастье. Мгновения. А вот уже и нет – в голове молоточки: тук-тук-тук – деньги, деньги, деньги. Где?

***
А их никогда и не было. Денег. Не было в 80-х – студенческих и преподавательских («поколение дворников и сторожей»). Не было вначале 90-х – аспирантских (когда челноком мотался в Турцию и за подержанными тачками и сэкондом колесил по Скандинавии). Не было все остальные 90-е – бандитские, издательские, запойные. Все эти годы – 2-3 работы. Дома – иногда. Одна дочь так и выросла (почти без отца), вторая родилась. В нищете. Да и нулевые – американские горки подшитых или перескочивших на кокс. Поманили гонорарами, повредили остатки мозга пальцами до неба, да и оставили с пустыми карманами и звонками от коллекторов на втором десятке нового тысячелетия. Время дожития.

***
Третья сигарета затушена. Вот и проснулись. Пора и маму навестить. Как уехали в конце 90-х, так и хожу почти каждый день. На чай. Это значит по пачке сигарет, по пять чашек крепчайшего. И вся жизнь перед глазами.
Не успеваю шнурки завязать – Димка. Студенческий друг. Каждый день приходит. С зимы 96-го. Как убили, так дня не пропускает. Сколько ему тогда..? Вроде 33. Свой малиновый пиджак и пальто в пол он примерить успел (после бандитского «Пилота»). А перо отвести не вышло. Высшее образование мешает инстинктам. Звериным. Вот и пропустил… Какой бандит с универовскими корочками? А до центрового – стержнем не вышел. Что ж ты меня каждый день с того света зовешь-то? Что сказать хочешь? В оправдание. Простил ли я? Или я сам виноват? Мог ли остановить? Вот и мучаемся. Оба. И так каждый день. С тобой. Живу.

***
От моего до маминого дома рукой подать. Привычная дорога. Привычная картина. Когда всю жизнь обитаешь в одном месте время перестает идти. Есть, конечно, какие-то изменения. Чаще трагикомичные. В начале 90-х в сером от нищеты поселке на фоне отеческих лоханок сразу бросались в глаза тачки финнов. Их (чухонцев) у нас на Приозерской ветке много. Кто уехал. Кто остался. Вот и мотаются туда-сюда. Тогда их «форды» и «тоёты» – мульки буржуазного недостижимого благополучия. И всё перевернулось за каких-то четверть века. Даже номера смотреть не надо. Их жалкие бюджетки сирыми котятами на фоне выстроившихся плотными рядами наших «Каенов», «Геликов» нулёвых и прочих «Туарегов», Q7 и «Лексусов». Серый (бывший секретно-заводской) поселок. Бедные финны. Бедная Россия.

***
Вот и дядя Валя далеко впереди показался. Уже привычно. Чуть сигаретой не давлюсь. 25 лет как нет его. А всё идет навстречу. Неуклюже перебирая палочкой. С начала 90-х так и идет. А с ним… его пацаны прибандиченные, глупо сгинувшие, жена-сука, бросившая его умирающего догнивать в разгромленной квартире. Похороны эти страшные и фальшивые. И пустота.
О чем мы с тобой, дядя Валя, не договорили? Ты же меня, дурака, в универ успел завернуть. Мозги на место поставил. А когда пошел я по бандитским кругам, тебя и не стало. А как ты был мне нужен. Особенно тогда, когда влюбившись, голову потерял, а с ней чуть семью не похоронил. Все мы перед этим несчастьем беззащитны. Беспомощны и глупы в нём. Я потом обо всем этом написал. И ты должен был это прочесть. Ты ждал этого. Верил. Еще тогда, когда в начале 80-х направил в ЛИТО, где старый и мудрый еврей, главред толстого ленинградского журнала, прочтя мою комсомольско-надрывную чушь, долгими вечерами за чаем с сушками лечил мне мозги правильной антисоветской литературой. Это все ты, дядя Валя. Что-то я тебе сказать должен. Что тогда не успел. Или не знал, что сказать. Да и сейчас, видно, не знаю. Раз идешь и идешь ты ко мне навстречу.

***
Вот и на месте. Мама открывает дверь, и время обваливается. Пропадает. В этой квартире всё. Вся память. Стены – стеллажи книг до потолка. И на каждой полке фотографии, фотографии, фотографии. И кухня любимая. Чайная и сигаретная. И разговоры долгие, как темнота зимняя. Нескончаемая. Обволакивающая. Уводящая и в мою, и в её память. Из них, из разговоров этих, и сплетена вся моя жизнь. С первых листочков со школьными стихами. А потом студенческими. Потом теми, в самом начале 90-х, в которых она что-то разглядела, но виду не подала. А потом… Потом 20 лет пустоты, когда ни-че-го. Ничего написать не мог. И только говорил и вспоминал, говорил и вспоминал. Пока в 2012-ом она не остановила: «Всё. Хватит. Иди и пиши. И приноси почитать».

Вот и несу. Каждый день в себе несу всю прожитую жизнь. Как улитка свой дом.