Radiohead

***
Каждый раз, проходя мимо Катькиного садика, бросаю взгляд на фасад Публичной библиотеки. Грустный это взгляд. Фигня это всё – что время лечит. Не лечит. Только больнее делает. В конце 80-х Спецхран Публички спас. Я чувствовал себя подводником. Люки задраены. Даже перископ не поднимал. В гробу я всё видел. Весь этот белый свет. Который на глазах окрашивался в черный, а вскоре и вовсе кровавым стал. Страна валилась, погребая под обломками всех. Я уходил на глубину. Ни видеть, ни слышать того, что твориться…

***
Димка, как всегда стремителен. Он прилетел ко мне загород, сгрёб в охапку, и тачка рванула в Ленинград. Через час я уже обживался на новой работе. МВД-эшный особняк на Роменской улице бандиты съели вместе c загородным ментовским пансионатом под Зеленогорском. Пансионат стал виллой босса. Офис братвы на Роменской. Я охранник.
– Саня! Тут в три больше, чем у тебя в институте. Нормальная прибавка? Держи подарок от бригады.
С Димкой 6 лет в Универе. После окончания он распределился в Текстильный. Тряпка – мечта моей юности. В 82-ом мои документы приняли на факультет дизайна со словами «экзамены мы за тебя сдадим сами»…А я струсил. Одни бабы. Молодой. Из области. В башке пуританская мораль. А тут… В общем, психанул и, минуя архитектурный факультет Инженерно-строительного (еще одна мечта) угодил на экономический в Универ. 1982. Старт похоронной эстафеты генсеков. Мальчика-ботаника из пригорода, из дома, где книг было больше, чем деревьев вокруг, очутился в Блатнограде. И новая волна накрыла. Как это у Юрия Шевчука? – «По улицам едут мальчики-мажоры». На шесть универовских лет. А после: Димка в Тряпку, я – лечить историей экономических учений инженеров ядерных реакторов. Он мотался с комсоставом блатного института по итальянским выставкам моды, я смотрел в злые глаза инженеров ЛМЗ и Ижорского завода. А в 90-м аспирантура. Уход на философский. Нищета наступила запредельная. Димка свалил из Тряпки к бандитам и подобрал студенческого кореша.
У входа на Роменской «бомбы» и «ауди». По коридорам офиса слоняются быки. У всех стволы. На столах в комнатах ваучеры горами. А я сидел за столом охранника и читал, читал, читал. Издательства лихорадочно выбрасывали на рынок всё, что десятилетиями советской власти было скрыто в спецхранах. Быки пялились на меня, как на дегенерата. Я еще бородищу отпустил, как у абрека – для пущей андеграундности. Быки пялились на меня. И я на них. Исподлобья. И уходил все глубже в подполье. Внутренняя империя (классно Линч свой финальный фильм через годы назовёт). Димка пытался меня оттуда выковырять. Таскал по баням с блядями, хвастался оружием (особенно мне нравился «Узи» – через год ствол точно такого же упрется мне в лоб в Стамбуле), уговаривал завязывать со всей этой нищей преподавательской хуйнёй. А что я? Мне и эти деньги, что платили за охрану, казались состоянием. На «Рояль», чай, курево, хлеб и книги хватало. Что еще надо человеку, который по уши завяз в религиозной философии? Я поймал волну. Голос. И голос этот был настолько силён, что происходящее вокруг казалось миражом. Я был в состоянии транса. Обрушившаяся на голову философия, спирт литрами, чифир и дешевое курево – ядерный антидот. По прошествии четверти века я с издевкой смотрю на повылазивших изо всех щелей тепличных либеральных пиздоболов, именующих себя философами. Моё сотрясение мозга растянулось на все 90-е и протащило и через эту малину на Роменской и через работу в структурах Малышевской и Тамбовской ОПГ, системе Кости Могилы. Бригады, бригады, бригады.

***
Это как радиоволна ушла. Вот только что был сильный чистый уверенный сигнал. И вдруг – хрип, треск. Ушла волна. Пропала. Ровно после кризиса 98-го. Я больше не верил. Ни во что. И ничему. За спиной осталась Димкина могила на Северном. И могилы тысяч и тысяч чичи гага, торпед, братков по всей стране. Я выжил. Волна хранила. Хранила до тех пор, пока мозг не превратился в проспиртованный фарш. Еще два года штопора, и на выходе совсем другая музыка. По всем офисам страны пронеслось «Харэ бухать!». Нулевые, это марш кокаиновых мальчиков из клубов BMW. Я подшился и решил начать новую жизнь. Философия ничего, кроме отвращения больше не вызывала. В голову неслось со всех сторон: ты нищий! ты ничем не можешь помочь семье! как ты смеешь смотреть в голодные глаза жены и детей? они разуты и раздеты! они не видели ничего, кроме твоего бездарного философско-алкогольного марша по улицам бандитского Петербурга!

***
Жалею ли я? О том, что в нулевые натворил, жалею? О том, что старший преподаватель кафедры философии и главред шести журналов надел маску клоуна-психопата и креативным директором пронёсся с грандиозным скандалом по офисам топовых компаний и рекламных агентств Питера? Теперь я не знаю.
В 70-е спасением был спорт. Мальчик-калека смог избавиться от мучительного комплекса урода и изгоя.
В 80-е проститутки и мажоры выбили из ботаника совок.
90-е превратили в прибандиченного циника.
А нулевые? Странное к ним отношение. Офисный фашизм победил во всей стране. И ничем он не отличался от партийной шизы умирающего СССР. А я словно сам обернулся мажором из далеких 80-х и панковским маршем шагая по этому зоопарку, ловил тот же адреналин, что валютчики, проститутки и бомбилы с выборгской трассы – понты, азартные деньги, кайф отрицаловки. На выходе – перевернутая страница. После «Четвероякого корня закона достаточного основания» жрать дешевые детективы можно долго, но не бесконечно. В конце концов, согласились на ничью: я так долго посылал систему нахуй, что система послала нахуй меня. Ушла и эта радиоволна.

***
Где-то далеко-далеко в кажущейся уже миражом прошлой жизни я до слёз доводил своих студентов штудиями «Смерти Ивана Ильича» и «Екклесиаста». Я ковырял и ковырял их мозг последними вопросами. Они отбивались, как могли, как умели. А я долбил и долбил. Есть старая преподавательская (советская еще) приблуда: первый раз объяснил – никто ничего не понял; второй раз объяснил – поняли студенты; третий – понял сам. Через четверть века до меня дошло – этот схрон я готовил себе. Готовил капитально и по всем правилам диверсионной науки. Ни одна вражина не должна была его обнаружить. Для чего, по тем же правилам войны, о его существовании должен был забыть и я. С тем, чтоб не выдать под пытками на допросах, не проговориться в бреду. Получилось. Наглухо спрятанный передатчик активизировался через 25 лет, а параллельно — вшитый в мозг чип стал принимать четкий уверенный сигнал. Глубокое внедрение агента состоялось.

2012 год. Осень. Пригород Санкт-Петербурга. Кухня 4,5 метра. За крошечным столом нищей квартиры сидит лысый безработный инвалид-ветеран 3-ей Великой отечественной войны. Фашисты вокруг страны. Фашисты внутри. Партизан-диверсант отхлебывает чифир, смолит дешевой сигаретой и рисует схемы подрыва мостов и глушилки сигналов вражеских радиостанций. ¡No pasarán!

***
карточки в публичке
фио и тп
галочки странички
точки зпт
ксероксов немае
вобчем от руки
с жадностью вникаем
мудрости тюки
засран катькин садик
капнем коньяку
где ты кореш вадик
плюнь в нева реку
91-ый
сэсэсэр отпет
где ты кореш верный
серый белый свет
ножевая рана
и рояль в стакан
мальчики спецхрана
вышли на таран
кожаные куртки
за вадул-сирет
челноки да урки
проходной билет
…
четверть века в топку
в черепушке фарш
100% хлопка
ю эс онли марш
всё аутентично
пыль а ю окей
боль сугубо лична
ты её залей
…
кожаные куртки
брошены в огонь
где вы братцы урки
сдох педальный конь
старики мажоры
пенсионных шлюх
пропитые шоры
юрай хип на слух
карточки в публичке
фио дурачка
жизнь на полстранички
прочерк
тчк