«С днем рождения! Всего, чего у тебя еще нет!»

Очередная ежегодная эсэмэска улетела на номер, который давно не отвечает и с которого давно не звонят.
Жена грустно смотрит на меня. Ей всё давно и окончательно ясно. Мне, в общем, тоже. Давно и всё. Всё пропил. Всё потерял.
— Подумай своей лысой башкой: где ты и где он? Чего ты хочешь? Успокойся уже.
Чего я хочу? Действительно, чего я хочу?

***
Черный Chevrolet Tahoe, как тяжелый танк несется по трассе вдоль Финского залива.
100, 120, 150.
Скорость не чувствуется. Только булькающее урчание могучего двигателя и железобетонное сцепление в поворотах.
Он уверенно ведет одной рукой. Спокоен и скучен.
Мы не виделись года три. Или четыре? Со времени моего последнего запоя. Он позвонил сам.
— Как поживаешь?
— Отлично! Сто лет… Пересечься бы.
— Ты не пьешь?
— Какое там. Работы по горло.
— Работа это хорошо.
Коды набраны. Компьютер молниеносно обрабатывает информацию, пробивая по ключевым словам-отмычкам: отлично, в завязке, работа. Коды приняты. Компьютер выдает команду, и замок, щелкнув, открывает задвижку, которую дано потревожить немногим.
— Ты же знаешь, я всегда рад увидеться со старым другом! Давай на Залив? Я заеду.

Tahoe мягко скатывается с трассы и вплывает на ресторанную парковку.
Свинцовая бесконечность воды сливается с таким же свинцовым небом. Накрывают на открытой террасе. Прохладно, и нам выносят пледы. Разговор формален и напоминает перекрестный допрос: как жены? как дети? как работа?
Разговор явно в тягость. Нам обоим. Пора обратно.
— Спасибо тебе. Ты столько для меня сделал.
— Брось. Ты сам всё для себя сделал. Я рад. Хорошо выглядишь. Стихи-то пишешь?
— Как отрезало.
— Жаль. А помнишь..?
Конечно, я всё помню. Каждый год. Каждый месяц. Каждый день. Мы подружились в начале 80-х после школы. Оба влюбленные в книги, в поэзию. Нищие и ушибленные романтикой. Ночами я читал ему свои стихи. Первому. Одно,  «Белый лист», которое мне кажется наивным, он любил особенно.
Через много лет в 97-м я так и назову первый самиздатовский сборник.

В 90-е он уйдет из института, где успешно занимался системами наведения ракет, и, будучи человеком упорным и трудолюбивым, построит по кирпичикам мощную энергетическую компанию. Я буду метаться между кафедрой и бандитским издательством и спиваться.
Где же прошла трещина? И ведь не одна.
Быть может, это его высокомерие, которое я проглатывал, но которое однажды больно ранит мою мать? Я тогда перестану с ним встречаться.
Но ведь он, хоть и не сразу, поймет, и всё вроде наладится.
Или то, что он неожиданно и страшно отменит свою свадьбу с нашей общей подругой и женится на дочке генерала госбезопасности?
Но я же подружусь с его очаровательной женой-филологом, и наши поэтические вечера продолжатся в их доме в Озерках.
А может, эта их с женой неудачная шутка, когда они сведут меня со своей знакомой, тоже филологом, и мою семью затрясет?
Но он быстро поймет, какую катастрофу они спровоцировали, и первым бросится тушить пожар вспыхнувшей любви, запретив своей жене даже вспоминать об этом.
Однажды я почувствую, что мои приезды ему в тягость. Я перестану вписываться в круг его новых друзей. Постепенно наши встречи сойдут на нет. Мы еще успеем с женой пару раз навестить его в гигантском особняке в Озерках, вместо которого, как он небрежно бросил, дешевле и проще было купить многоэтажный жилой комплекс через дорогу. И на этом всё оборвется. Почти. Останутся эти короткие встречи с перерывами на годы. У них будет один и тот же сценарий — мой запой и пьяный звонок: «Приезжай!»
Два или три раза он приедет, чтоб долго говорить с моей женой о необходимости что-то менять в моей грёбаной жизни, которая стремительно теряла смысл и была типичным примером того, как вшивый гуманитар не вписался в реалии новой России. И я даже попробую что-то изменить и доказать (кому?), что вузовский преподаватель философии может постичь бизнес-схемы. Плата станет страшной. На небе что-то щелкнет, и я не напишу больше ни одной строчки за двадцать лет.
Tahoe, как тяжелый танк, несется по петляющей трассе.
100, 120, 150.
Скорость не чувствуется. Только булькающее урчание могучего двигателя и железобетонное сцепление в поворотах. Огромный черный внедорожник несет нас от залива.
— Слушай, давай к тебе. Я сто лет твою жену не видел.
Не доезжая до города, мы сворачиваем в пригородный поселок, из которого он уехал целую жизнь назад.
Он поднимается по замызганной лестнице в нашу крохотную квартиру, и мы два часа сидим втроем на пятиметровой кухне, пьем чай, вспоминаем юность, а он нахваливает меня жене: мол, я молодец, взялся за ум, стал зарабатывать и все у меня будет хорошо.

А потом этот последний звонок. Как всегда пьяный. Черный Tahoe рванет из Озерков и через 30 минут он войдет в незапертую дверь квартиры. Жены не будет. Она убежит, не выдержав моего пьяного психоза. А я брошусь к нему с объятиями и слезами и начну нести осточертевший ему бред. Когда жена вернется, я буду валяться на полу и так и не вспомню, как он уехал. Навсегда.

«С полтинником! Еще столько же и всего, чего нельзя купить за деньги!»

Очередная ежегодная эсэмэска улетела на номер, который давно не отвечает и с которого давно не звонят.

2012

Белый лист
Юрию Казакову

Я на день рождения другу подарил
белый лист.
Он был удивительно чист,
незапачканный ни тушью, ни лаком.
И друг заплакал…
Я хорошо помню,
много лет назад, вдруг
я вспомнил:
сегодня родился друг.
Я пришел и подарил белый лист.
Он был также удивительно чист,
не испачкан и не исколот, —
друг был молод.
Я видел этот лист год назад,
знакомый лист,
а я не мог отвести взгляд:
он был весь измят,
рваные линии и что-то, написанное
невнятно,
столбцы цифр и чернильные пятна,
прожженные дыры затушенных сигарет,
время растрепало края, —
сколько лет…
Я смотрел на лист с тревогой и печалью,
а друг поставил на него чайник,
сел,
уронил лицо в руки
и долго смотрел вниз.
«У тебя есть, — спросил он —
еще один белый лист?»
Мы не виделись долго,
прошел целый год:
«Ты просил,
я принес белый лист —
вот».
Была глухая ночь,
и дождь накрапывал.
Я думал, он будет рад,
а он стоял и плакал.

1985, Ленинград